Неточные совпадения
Чичиков, со своей стороны, был очень рад, что поселился на время у такого мирного и смирного хозяина. Цыганская жизнь ему надоела. Приотдохнуть, хотя на месяц,
в прекрасной деревне,
в виду полей и начинавшейся весны, полезно было даже и
в геморроидальном отношении. Трудно было найти лучший уголок для отдохновения. Весна убрала его красотой несказанной. Что яркости
в зелени! Что свежести
в воздухе! Что птичьего крику
в садах! Рай, радость и ликованье всего! Деревня
звучала и пела, как будто новорожденная.
Струны жалобно и приятно
звучали в неподвижном
воздухе, но, за исключением небольшой первоначальной фиоритуры, [Фиоритура — музыкальное украшение мелодии.] ничего не выходило у образованного камердинера: природа отказала ему
в музыкальной способности, как и во всех других.
— Ну — здравствуйте! — обратился незначительный человек ко всем. Голос у него звучный, и было странно слышать, что он
звучит властно. Половина кисти левой руки его была отломлена, остались только три пальца: большой, указательный и средний. Пальцы эти слагались у него щепотью, никоновским крестом. Перелистывая правой рукой узенькие страницы крупно исписанной книги, левой он непрерывно чертил
в воздухе затейливые узоры,
в этих жестах было что-то судорожное и не сливавшееся с его спокойным голосом.
Над Москвой хвастливо сияло весеннее утро; по неровному булыжнику цокали подковы, грохотали телеги;
в теплом, светло-голубом
воздухе празднично гудела медь колоколов; по истоптанным панелям нешироких, кривых улиц бойко шагали легкие люди; походка их была размашиста, топот ног
звучал отчетливо, они не шаркали подошвами, как петербуржцы. Вообще здесь шума было больше, чем
в Петербурге, и шум был другого тона, не такой сыроватый и осторожный, как там.
Пенная зелень садов, омытая двухдневным дождем, разъединяла дома, осеняя их крыши; во дворах,
в садах кричали и смеялись дети, кое-где
в окнах мелькали девичьи лица,
в одном доме работал настройщик рояля, с горы и снизу доносился разноголосый благовест ко всенощной; во влажном
воздухе серенького дня медь колоколов
звучала негромко и томно.
Захотелось сегодня же, сейчас уехать из Москвы. Была оттепель, мостовые порыжели,
в сыроватом
воздухе стоял запах конского навоза, дома как будто вспотели, голоса людей
звучали ворчливо, и раздирал уши скрип полозьев по обнаженному булыжнику. Избегая разговоров с Варварой и встреч с ее друзьями, Самгин днем ходил по музеям, вечерами посещал театры; наконец — книги и вещи были упакованы
в заказанные ящики.
В холодном, голубоватом
воздухе звучал благовест ко всенощной службе, удары колоколов, догоняя друг друга, сливались
в медный гул, он настраивал лирически, миролюбиво.
Все громче
звучала медная мелодия гимна Франции,
в воздухе колебался ворчливый гул, и на него иронически ненужно ложились слова егеря...
Прохваченная морозом земля потела и оттаивала на солнце; его косые, румяные лучи били вскользь по бледной траве;
в воздухе чудился легкий треск; ясно и внятно
звучали в саду голоса работников.
Протяжно и уныло
звучит из-за горки караульный колокол ближайшей церкви, и еще протяжнее, еще унылее замирает
в воздухе песня, весь смысл которой меньше заключается
в словах, чем
в надрывающих душу аханьях и оханьях, которыми эти слова пересыпаны.
И
в хрустально-чистом холодном
воздухе торжественно, величаво и скорбно разносились стройные звуки: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!» И какой жаркой, ничем ненасытимой жаждой жизни, какой тоской по мгновенной, уходящей, подобно сну, радости и красоте бытия, каким ужасом перед вечным молчанием смерти
звучал древний напев Иоанна Дамаскина!
Голос Павла
звучал твердо, слова звенели
в воздухе четко и ясно, но толпа разваливалась, люди один за другим отходили вправо и влево к домам, прислонялись к заборам. Теперь толпа имела форму клина, острием ее был Павел, и над его головой красно горело знамя рабочего народа. И еще толпа походила на черную птицу — широко раскинув свои крылья, она насторожилась, готовая подняться и лететь, а Павел был ее клювом…
В печи трещал и выл огонь, втягивая
воздух из комнаты, ровно
звучала речь женщины.
Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах домов устало блестели его красные лучи, — фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя
в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными зубами. Теперь
в их голосах
звучало оживление, и даже радость, — на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
Она вышла из суда и удивилась, что уже ночь над городом, фонари горят на улице и звезды
в небе. Около суда толпились кучки людей,
в морозном
воздухе хрустел снег,
звучали молодые голоса, пересекая друг друга. Человек
в сером башлыке заглянул
в лицо Сизова и торопливо спросил...
Звуча наудачу, речь писателя превращается
в назойливое сотрясание
воздуха. Слово утрачивает ясность, внутреннее содержание мысли ограничивается и суживается. Только один вопрос стоит вполне определенно: к чему растрачивается пламя души? Кого оно греет? на кого проливает свой свет?
Сердце его разрывалось от этого звона, но он стал прислушиваться к нему с любовью, как будто
в нем
звучало последнее прощание Елены, и когда мерные удары, сливаясь
в дальний гул, замерли наконец
в вечернем
воздухе, ему показалось, что все родное оторвалось от его жизни и со всех сторон охватило его холодное, безнадежное одиночество…
Мистер Гопкинс отскочил шаг назад и — клоб свистнул
в воздухе…
В толпе резко
прозвучал первый удар…
В морозном
воздухе непрерывно
звучат детские голоса, раздаются зазорные слова.
Уж было темно, когда Лукашка вышел на улицу. Осенняя ночь была свежа и безветрена. Полный золотой месяц выплывал из-за черных раин, поднимавшихся на одной стороне площади. Из труб избушек шел дым и, сливаясь с туманом, стлался над станицею.
В окнах кое-где светились огни. Запах кизяка, чапры и тумана был разлит
в воздухе. Говор, смех, песни и щелканье семечек
звучали так же смешанно, но отчетливее, чем днем. Белые платки и папахи кучками виднелись
в темноте около заборов и домов.
Она разделась и легла
в постель, крестясь и крестя вокруг себя
воздух. Вдруг
в коридоре резко и жалобно
прозвучал звонок.
А сестра хозяина двигалась быстро, ловко, как ласточка
в воздухе, и мне казалось, что легкость движений разноречит с круглой, мягкой фигуркой ее. Что-то неверное есть
в ее жестах и походке, что-то нарочное. Голос ее
звучит весело, она часто смеется, и, слыша этот звонкий смех, я думаю: ей хочется, чтоб я забыл о том, какою я видел ее первый раз. А я не хотел забыть об этом, мне было дорого необыкновенное, мне нужно было знать, что оно возможно, существует.
Когда мы говорили, голоса наши
звучали и останавливались над нами
в неподвижном
воздухе, как будто мы одни только и были посреди всего мира и одни год этим голубым сводом, на котором, вспыхивая и дрожа, играло нежаркое солнце.
Пассажиры толпились на правом борту, у перил, лицом к берегу. Называли вслух места и фамилии владельцев. На середине палубы, около люка, двое музыкантов — скрипка и арфа — играли вальс, и избитый, пошлый мотив
звучал необыкновенно красиво и бодро
в морском
воздухе.
На улице — тихо и темно. По небу быстро летели обрывки туч, по мостовой и стенам домов ползли густые тени.
Воздух был влажен, душен, пахло свежим листом, прелой землёй и тяжёлым запахом города. Пролетая над садами, ветер шелестел листвой деревьев — тихий и мягкий шёпот носился
в воздухе. Улица была узка, пустынна и подавлена этой задумчивой тишиной, а глухой грохот пролётки, раздававшийся вдали,
звучал оскорбительно-нахально.
Но вот и он словно поднялся
в воздух, словно растаял и сделался такой, как будто весь он состоял из надозерного тумана, пронизанного светом заходящей луны, и мягкая речь его
звучала где-то далеко-далеко и нежно.
Это уже начиналась позорная слава его, на которую обрек он себя вовеки. Тысячи лет пройдут, народы сменятся народами, а
в воздухе все еще будут
звучать слова, произносимые с презрением и страхом добрыми и злыми...
Пароход стал двигаться осторожнее, из боязни наткнуться на мель… Матросы на носу измеряли глубину реки, и
в ночном
воздухе отчетливо
звучали их протяжные восклицания: «Ше-есть!.. Шесть с половиной! Во-осемь!.. По-од таба-ак!.. Се-мь!»
В этих высоких стонущих звуках слышалось то же уныние, каким были полны темные, печальные берега и холодное небо. Но под плащом было очень тепло, и, крепко прижимаясь к любимому человеку, Вера Львовна еще глубже ощущала свое счастье.
Целый день
звучали среди зеленых сосен молодые, звонкие и детские голоса. По желанию баронессы работали меньше, больше гуляли, играли
в подвижные игры на вольном
воздухе, устраивали хоровое пение, купались
в море, ходили за ягодами
в дальний лес.
— Дети, на молитву! Резкий голос Павлы Артемьевны
звучит как-то по-особенному сегодня; торжественно, решительно и многозначительно
в одно и то же время.
В душном, спертом
воздухе длинной, но узкой спальни словно нависла какая-то темная грозовая туча. Как перед бурей. Торжествующие глаза надзирательницы вскользь пробежали острым взглядом по становившимся
в пары воспитанницам и продержались несколько дольше и значительнее на личике Наташи.
Отчаянная Форова с воплем бросилась назад к поезду, но пред нею уже только мелькнул красный флаг заднего вагона, и
в воздухе звучало баф-тум, баф-тум…
Те угрозы адом и вечными муками, которые могли повергнуть
в панику веселую и прекрасную Флоренцию,
звучат крайне неубедительно
в воздухе современного Рима.
Погода вначале была хорошая, тихая. Кричали дрозды, и по соседству
в болотах что-то живое жалобно гудело, точно дуло
в пустую бутылку. Протянул один вальдшнеп, и выстрел по нему
прозвучал в весеннем
воздухе раскатисто и весело. Но когда стемнело
в лесу, некстати подул с востока холодный пронизывающий ветер, все смолкло. По лужам протянулись ледяные иглы, и стало
в лесу неуютно, глухо и нелюдимо. Запахло зимой.
A расшитые золотом пестрые мундиры все приближались и приближались к ним… Уж был ясно слышен лошадиный топот и громкий говор неприятеля с его типичным акцентом… Грубый смех то и дело
звучал в отряде. Потянуло
в воздухе сигарным дымом. Очевидно, кавалерийский неприятельский разъезд ехал без начальника, потому что солдаты держались вполне свободно.
Колокольчики звенят на весь сад… и звон их пронзительно
звучит в накаленном
воздухе…
Пронзительный крик
прозвучал коротким звуком
в крошечной комнатке, потом бесчувственный Коко, перевернувшись
в воздухе, мягко шлепнулся на пол.
На потолке около шкапа тускло светилось пятно от горевшего на дворе фонаря; порывистый ветер хлестал дождем
в окно; телефонные проволоки на крыше гудели однообразно и заунывно, словно отдаленный благовест.
В воздухе один за другим глухо
прозвучали три пушечных выстрела: начиналось наводнение… Зина, спавшая на сундуке, слабо стонала сквозь сон.
Или из «Записок охотника», как состязаются певцы и как
в воздухе, наполненном тенями ночи,
звучит далекое: «Антропка-а-а!» И много еще. Но не было у нас Льва Толстого, Гончарова, Достоевского, не было Фета и Тютчева. Их я брал из библиотеки, и они не могли так глубоко вспахать душу, как те писатели, наши.
Княгиня остановилась и прислушалась к пению; как хорошо это пение
звучало в неподвижном, темном
воздухе!
Среди ореховых и ольховых кустов все пело, стрекотало, жужжало.
В теплом
воздухе стояли веселые рои комаров-толкачиков, майские жуки с серьезным видом кружились вокруг берез, птички проносились через поляны волнистым, порывистым летом. Вдали повсюду
звучали девические песни, — была троица, по деревням водили хороводы.
Странный воющий голос
прозвучал на мгновение
в воздухе. Алешка испуганно поглядел на своего деда, кучера, потом на окна и сказал...
Занавес опустился, толпа сквозь узкие проходы повалила
в сад. Воронецкий медленно прошел аллею. Сел на чугунную скамейку, закурил папиросу. На душе было тяжело и неприятно; он курил и наблюдал гуляющих, стараясь не замечать овладевшего им неприятного чувства.
В будке военный оркестр играл попурри из «Фауста». Корнет-а-пистон вел арию Валентина, и
в вечернем
воздухе мелодия
звучала грустно и задушевно...
— След заячий, много следов! —
прозвучал в морозном скованном
воздухе голос Наташи.